Играли у госпожи ле Шабуа; свечи потрескивали жиром и копотью, негромко переговаривались гости. Пощелкивали карты, пестря бубнами и трефами, нелепо выпячивались червами, ехидно скалились пиками. У хозяйки салона нежные пальцы – удивительно нежные для женщины, разменявшей шестой десяток; их можно почувствовать, когда она сдает карты, передает их. Отполированные тонкой пемзой, дабы ощущать крап. Д’Эрменак знает об этом, но помалкивает – эта женщина владеет искусством потрясающе ловко выведывать чужие секреты за ломберным столом, ненавязчиво и под игру. Эта женщина благосклонна к молодому бастарду, и закрывает глаза на его происхождение, находя его горячность и бешеный нрав едва ли не пикантными. Что же, ей виднее, с ее опытом.
Слуги разносили напитки, прохладные – в самый раз для вечера, душного, знойного. Кавалеры и дамы обмахивались веерами, позвякивали украшениями, склоняясь друг к другу, шелестели шелками. Пышно вздымались открытые декольте своими прелестями, мерцали в их глубине драгоценности, мерцали в полумраке призывно их глаза, распаленные интересом, взбудораженные мрачными слухами.
Братец Пьер в своей темно-синей ливрее совсем потерялся в сумраке таинственно потрескивающих свечей – разве что изредка мелькнет светло-пепельная шевелюра, низко склоненная в жесте вежливости гладко причесанная голова. Он хорошо двигается в лакейской одежде, не хуже, чем на тренировочном плацу, с булавой или полуторным мечом наперевес. А страшнее всего в руках братца Пьера копье, ибо мечет он его без промаха, совсем как Ангерран – стрелы.
Белый воротник с простым кружевом – единственное светлое пятно на иссиня-черном, словно ночь, наряде барона д’Эрменак. Траур по герцогу Гизлейнскому, сломавшему себе шею в потемках, не может быть показательней – темный наряд, опущенная, вопреки гордому обыкновению, голова, полуприкрытые веки, из-под которых блещет то и дело злой желтый огонь.
«Он ненавидит», - шепчут те, кто не знает Ангеррана. «Он скорбит», - возражают те, кому знаком его нрав. «Он скорбит по своему покровителю злобой и болью, ибо не умеет иначе».
Тело герцога было обнаружено ночью с третьего на четвертый день, а пышные похороны состоялись седьмого. В ночь с третьего на четвертое Соласа барон д’Эрменак находился в отъезде по поручению герцога, принимая участие в подготовке грядущего охотничьего увеселения для Ее Величества. Умения псовой охоты на оленя, приобретенные молодым бароном еще в юности, покойный герцог Гизлейнский очень ценил. Все егеря в один голос твердили, что господин д’Эрменак трудился всю ночь, объезжая леса со своим слугой, и вернулся лишь к рассвету – лошадь его была уставшей, но не загнанной. Чтобы добраться до Вал Руайо, и вернуться в охотничьи угодья, ему потребовались бы две лошади. А когда печальные вести достигли ушей охотников, то скорбь и ярость Ангеррана д’Эрменак были неподдельны. На его лицо, искаженное гримасой ненависти, было страшно смотреть, и страшно же было слышать те слова, что ядовито выплюнул молодой барон: «Как ты смел умереть!..»
… Кажется, на том моменте лицедейский дар Ангеррана исчерпал себя. С трудом удерживая клокочущее в душе раздражение, он замер в оконной нише, сам не замечая того, что обрывает траурные кружева с раструбов перчаток. Пусть, пусть их… - он зажмурился, силясь себя успокоить. Его подозревают, нет сомнений, а значит, все знали, как Гизлейн его использовал. Играл на горячности, направлял удары его шпаги из-за угла, незримо… Эти трогательно-сочувственные взгляды, сквозь которое светит равнодушное любопытство, эти откровенные шепотки за спиной, да и братец Пьер…
- Не угодно ли выпить, мессир? – тут как тут братец Пьер, с подносом с напитками. Освежающее вино со льдом соблазнительно переливается в антиванском хрустале.
- Угодно, - сухо кивнул бастард, беря стакан, и залпом выпивая его содержимое. Братец Пьер угодливо кланяется, и говорит тихим шепотом:
- Господа ле Фавиньер, оба брата, и граф дю Бомон, кажется, что-то подозревают.
- Знаю без тебя, - процедил д’Эрменак, до боли в пальцах стискивая стакан. Взгляды бывших друзей Гизлейна он ловил на себе, словно задевающие на излете стрелы. Но все будет в порядке. Никто не догадается о том, что их с братцем Пьером ждали в ту ночь на тракте со свежими лошадьми. Никто не знает о том, что они проникли той ночью в особняк Гизлейна, и братец Пьер продемонстрировал свое умение обращаться с человеческими шеями. След, как от удара о ступеньки – все чисто. Охрана тем временем сбежалась на шум, поднятый у ворот – человек от барона д’Эрменак срочно прибыл с депешей к герцогу, и тот, разбуженный камердинером, принял решение самостоятельно спуститься к гонцу, и… оступился на лестнице. Ангерран хорошо знал потайные ходы в особняке Гизлейна, лучше, чем кто бы то ни было.
Депеша, гонец, придавленный упавшей лошадью – все шумихи ради, были настоящими. Разве что в депеше слишком важных сведений не сообщалось – так,  охотничьи дела. Но д’Эрменак засветился собственным именем, отсюда и подозрения.
Впрочем, пусть. Братец Пьер улыбнулся, видя, как разглаживается смуглое лицо единоутробного брата, как меркнет светло-желтая злоба в его глазах. Он кланяется, и отходит в сторону, едва не задев широким плечом длинноволосого незнакомого мужчину с непроницаемо-лисьим выражением лица.

Отредактировано Angerrand d'Ermenaques (2013-06-18 04:04:15)